Часть первая - Валуевский циркуляр
18(30) мая исполнилось 125 лет со дня подписания так называемого Эмсского указа 1876 г. На данный момент украинские пропагандисты насчитывают только в XVIII - XIX веках 173 запретительных указа, касающихся украинского языка. Не будем удивляться, если через некоторое время их окажется 371 или 713, в украинской истории такое возможно. Но два документа всегда будут занимать в этом перечне особое, главенствующее место, и каждый "национально-свидомый" украинец непременно знает об их существовании. Это циркуляр 1863 г., в просторечии именуемый Валуевским, и Эмсский указ 1876 г. Но вот добиться от тех же "национально-свидомых" вразумительного ответа на вопрос, а каково конкретное содержание этих документов, практически невозможно. Как правило, отделываются общими фразами на манер: "воны заборонялы украинську мову".
Не станем требовать слишком многого от рядового обывателя, ведь он только поглощает тот продукт, который для него состряпали на пропагандистской кухне. Более примечателен факт, что украинские историки, не упуская случая упомянуть циркуляр 1863 г. и указ 1876 г., никогда не приводят их полный текст, хотя в дореволюционный период эти документы неоднократно публиковались и историкам хорошо известны. Не говорят и о том, какие обстоятельства послужили причиной их появления, какова была тогда обстановка в стране.
Постараемся восполнить этот пробел в украинской истории, тем более, что он не случаен, а характерен для такого специфического явления как украинский "исторический метод".
В этом году исполняется "юбилей" Эмсского указа, но, соблюдая хронологическую последовательность, начнем с первого - Валуевского.
Когда украинские авторы из разряда "национально-свидомых" пишут о циркуляре 1863 г., они обязательно добавляют, что министр внутренних дел Петр Валуев мотивировал его издание тем, что "никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может".
Приведем высказывания по этому поводу наиболее известных и авторитетных украинских историков, и обратим внимание, в каком виде они подают слова Валуева.
Например, И.П.Крипьякевич говорит об этом так:
"В 1863 р. міністер внутрішніх справ Валуєв дав наказ цензурі не дозволяти до друку шкільних підручників і видань популярно-наукових та релігійних, призначених для народу, тому що "ніякого окремого малоросійського язика не було, нема і бути не може".
["В 1863 г. министр внутренних дел Валуев дал приказ цензуре не допускать к печати учебников и изданий популярно-научных и религиозных, предназначенных для народа, потому что "никакого отдельного малороссийского языка не было, нет и быть не может".]
Д.И.Дорошенко - следующим образом:
"Нарешті в 1863 р. міністр внутрішніх справ Валуєв видав циркуляр із забороною видавати українські книжки для школи й народного читання, мотивуючи тим, що "не було, нема й бути не може ніякої української мови".
["Наконец в 1863 г. министр внутренних дел Валуев издал циркуляр с запрещением издавать украинские книги для школы и народного чтения, мотивируя тем, что "не было, нет и быть не может никакого украинского языка".]
О.Субтельный:
"У липні 1863 р. міністр внутрішніх справ Петро Валуєв видав таємний циркуляр про заборону українських наукових, релігійних і особливо педагогічних публікацій. Друкувати "малороссийским наречием" дозволялося лише художні твори. Валуєв заявив, що української мови "ніколи не було, нема і бути не може".
["В июле 1863 г. министр внутренних дел Петр Валуев издал тайный циркуляр о запрещении украинских научных, религиозных и в особенности педагогических публикаций. Печатать "малороссийским наречием" позволялось только художественные произведения. Валуев заявил, что украинского языка "никогда не было, нет и быть не может".]
Современный львовский историк В.Мороз:
"...відомий Валуєвський указ 1863 року про заборону української мови, якої, мовляв, "не було, нема і не може бути".
["...известный Валуевский указ 1863 года о запрещении украинского языка, которого, мол, "не было, нет и не может быть".]
Если И.Крипьякевич, Д.Дорошенко и О.Субтельный, говоря о циркуляре 1863 г. все-таки отмечают, что в нем речь шла о запрете на издание отдельных видов книг, то В.Мороз пишет уже о запрете языка. Здесь приведены отрывки из работ историков, а в многочисленных публикациях пропагандистского характера прямо говорится о запрете языка как такового. Поэтому понятно, что в сознании рядового обывателя отложилась именно мысль о "запрете языка".
При этом слова министра поданы так, чтобы создать у читателя впечатление, якобы это Валуев от своего имени заявил, что "...не было, нет и быть не может...", из чего должен следовать вывод: вот какой, мягко говоря, нехороший человек был этот Валуев, а вместе с ним и все "москали"...
А теперь рассмотрим интересующий нас документ в полном объеме и в соответствующем историческом контексте.
Первые годы царствования императора Александра II были отмечены оживлением украинофильского движения в России. С 1859 г. стали вводить воскресные школы для народа, в которых обучение велось на простонародном наречии. Для этого были изданы учебники: "Граматка" Кулиша (1857), "Букварь" Шевченко (1861), "Арихметика або щотниця Мороза (1862). В Петербурге печатались дешевые издания отдельных сочинений Шевченко и других украинских писателей, предназначенные для народа, так называемые "метелики". Там же в январе 1861 г. стал выходить "южно-русский литературный вестник" под названием "Основа", который сделался главным органом украинофильского движения. Редактировал "Основу" В.Белозерский, активно сотрудничали с ней Н.Костомаров и П.Кулиш, бывшие члены Кирилло-Мефодиевского братства. И если на сентябрьском номере 1862 г. выпуск "Основы" прекратился, то причиной этого был не запрет, а недостаток подписчиков.
В то же время за границей в кругах польских эмигрантов, где велась работа по подготовке восстания против России, также проявляли интерес к украинофильству, причем с вполне определенными политическими целями. Поляки стремились к возрождению независимой Польши в ее исторических границах, существовавших до первого раздела Польши в 1772 г., что, в частности, предполагало отторжение от России Правобережной Украины, Волыни и Подолии. Они видели в развитии украинофильства средство для ослабления и разрушения русского единства, и поэтому старались отделить малороссов от великороссов, посеять между ними неприязнь и вражду. Франтишек Духинский разработал целую "теорию" о неславянском происхождении "москалей", малороссы же, по его мнению, были восточными поляками, что оправдывало польские претензии на малорусские земли. В качестве аргумента для обоснования национальной отдельности малороссов от великороссов активно использовались и языковые различия между ними.
В австрийской Галиции, где поляки занимали господствующее положение, они на практике принимали меры к тому, чтобы сделать язык галицких русинов как можно менее похожим на общерусский. В 1859 г. была предпринята попытка перевода галицко-русской письменности на латинский алфавит.
Очевидно, что все эти враждебные происки не являлись тайной для российского правительства, и вызывали, в свою очередь, ответные меры с его стороны. В 1859 г. было сделано распоряжение по цензурному ведомству, чтобы "сочинения на малороссийском наречии, писанные собственно для распространения их между простым народом, печатались не иначе, как русскими буквами, и чтобы подобные народные книги, напечатанные за границею польским шрифтом, не были допускаемы ко ввозу в Россию."
14 июня 1862 г были обнародованы "Временные правила по цензуре", имевшие два неопубликованных тогда "приложения". В одном из них содержались распоряжения относительно статей и сочинений о западных губерниях:
"В виду нынешних усилий польской пропаганды к распространению польско-национального влияния на менее образованные классы населения западного края Империи и к возбуждению в них вражды против правительства, цензура должна с особенным вниманием рассматривать сочинения и статьи, в которых развивают такое влияние, и вникать как в сущность их, так и в наружную форму. [...] и не дозволять применения польского алфавита к русскому языку или печатать русские или малороссийские статьи и сочинения латинско-польскими буквами, тем более, что и ввоз из-за границы сочинений на малороссийском наречии, напечатанных польскими буквами, положительно запрещен."
(Надо полагать, что эти распоряжения тоже включены в число тех 173-х "указов, запрещавших украинский язык".)
В январе 1863 г. вспыхнуло польское восстание. Угроза, нависшая над страной, изменила в российском обществе благосклонное до тех пор отношение к украинофильству. Например, редактор газеты "Московские Ведомости" М.Н.Катков, который еще недавно собирал средства для украинских изданий, теперь, видя как украинофильство используется в качестве орудия польской политики, направленной против России, выступил с предостережением по адресу украинофилов. Он писал:
"Года два или три тому назад вдруг почему-то разыгралось украинофильство...Оно разыгралось именно в ту самую пору, когда принялась действовать иезуитская интрига по правилам известного польского катехизиса.
...Мы далеки от мысли бросать тень подозрения на намерения наших украйнофилов. Мы вполне понимаем, что большинство этих людей не отдают себе отчета в своих стремлениях... Но не пора ли этим украйнофилам понять, что они делают нечистое дело, что они служат орудием самой враждебной и темной интриги, что их обманывают, что их дурачат?"
В самой же Южной России, где общественность лучше ориентировалась в ситуации, еще до начала польского восстания появлялись публикации, предостерегавшие о коварных замыслах, вынашиваемых поляками. Издававшийся в Киеве историко-литературный журнал "Вестник Юго-Западной и Западной России" писал в 1862 г.:
"...Старинным благожелателям России [так здесь иронически названы поляки, - Л.С.] хотелось бы во что бы то ни стало ослабить ее могущество, поразить и втянуть в свои сети южную и юго-западную Русь и вот снова искусно пускается в ход мысль между нами малороссиянами, проникнутая по-видимому самым бескорыстным ей желанием добра: к чему единство с Россиею? Как будто вы не можете употреблять только свой малороссийский язык и образовать самостоятельное государство? Самая коварная злоба в этих змеиных нашептываниях так очевидна, что при малейшей доле проницательности можно бы понять ее, потому что к чему же иному они вели бы, как не к взаимному поражению сил самой же России, а затем, к окончательному ослаблению и поражению и южной Руси, как вполне бессильной без связи с целою русскою землею? И однако же некоторые пустые головы сами не зная того, кем они втянуты в сети, готовы вторить об отдельности южной Руси, издеваться над образованнейшим из всех славянских языков - языком русским, восставать против церкви и духовенства, т.е. сами же готовы подкапывать под собою те крепкие основы, на которых стоят, и без которых они неминуемо должны рухнуть к неописанному удовольствию своих же гг.благожелателей и сделаться их же жертвою. И так не книги, не книги малороссийские, а эти слепые усилия навязать нам вражду к великорусскому племени, к церкви, к духовенству, к правительству, т.е., к тем элементам, без которых наш народ не избег бы снова латино-польского ига, заставляет нас же малороссов негодовать на некоторых любителей малорусского языка, сознательно или даже и бессознательно превращающихся в сильное орудие давних врагов южной Руси."
Летом 1863 г., когда польское восстание было в самом разгаре, российское правительство отреагировало на предупреждения об угрозе украинского сепаратизма, в результате чего появился документ: "Отношение министра внутренних дел к министру народного просвещения от 18 июля, сделанное по Высочайшему повелению." В нем и содержатся столь любимые украинскими историками и пропагандистами слова о том, что "...не было, нет и быть не может..." Вот его полный текст:
"Давно уже идут споры в нашей печати о возможности существования самостоятельной малороссийской литературы. Поводом к этим спорам служили произведения некоторых писателей, отличавшихся более или менее замечательным талантом или своею оригинальностью. В последнее время вопрос о малороссийской литературе получил иной характер, вследствие обстоятельств чисто политических, не имеющих никакого отношения к интересам собственно литературным. Прежние произведения на малороссийском языке имели в виду лишь образованные классы Южной России, ныне же приверженцы малороссийской народности обратили свои виды на массу непросвещенную, и те из них, которые стремятся к осуществлению своих политических замыслов, принялись, под предлогом распространения грамотности и просвещения, за издание книг для первоначального чтения, букварей, грамматик, географий и т.п. В числе подобных деятелей находилось множество лиц, о преступных действиях которых производилось следственное дело в особой комиссии.
В С.-Петербурге даже собираются пожертвования для издания дешевых книг на южно-русском наречии. Многие из этих книг поступили уже на рассмотрение в С.-Петербургский цензурный комитет. Не малое число таких же книг представляется и в киевский цензурный комитет. Сей последний в особенности затрудняется пропуском упомянутых изданий, имея в виду следующие обстоятельства: обучение во всех без изъятия училищах производится на общерусском языке и употребление в училищах малороссийского языка нигде не допущено; самый вопрос о пользе и возможности употребления в школах этого наречия не только не решен, но даже возбуждение этого вопроса принято большинством малороссиян с негодованием, часто высказывающимся в печати. Они весьма основательно доказывают, что никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может, и что наречие их, употребляемое простонародием, есть тот же русский язык, только испорченный влиянием на него Польши; что общерусский язык так же понятен для малороссов как и для великороссиян, и даже гораздо понятнее, чем теперь сочиняемый для них некоторыми малороссами и в особенности поляками, так называемый, украинский язык. Лиц того кружка, который усиливается доказать противное, большинство самих малороссов упрекает в сепаратистских замыслах, враждебных к России и гибельных для Малороссии. (Выделено мною, - Л.С.)
Явление это тем более прискорбно и заслуживает внимания, что оно совпадает с политическими замыслами поляков, и едва ли не им обязано своим происхождением, судя по рукописям, поступившим в цензуру, и по тому, что большая часть малороссийских сочинений действительно поступает от поляков. Наконец, и киевский генерал-губернатор находит опасным и вредным выпуск в свет рассматриваемого ныне духовною цензурою перевода на малороссийский язык Нового Завета.
Принимая во внимание, с одной стороны, настоящее тревожное положение общества, волнуемого политическими событиями, а с другой стороны имея в виду, что вопрос об обучении грамотности на местных наречиях не получил еще окончательного разрешения в законодательном порядке, министр внутренних дел признал необходимым, впредь до соглашения с министром народного просвещения, обер-прокурором св.синода и шефом жандармов относительно печатания книг на малороссийском языке, сделать по цензурному ведомству распоряжение, чтобы к печати дозволялись только такие произведения на этом языке, которые принадлежат к области изящной литературы; пропуском же книг на малороссийском языке как духовного содержания, так учебных и вообще назначаемых для первоначального чтения народа, приостановиться. О распоряжении этом было повергаемо на Высочайшее Государя Императора воззрение и Его Величеству благоугодно было удостоить оное монаршего одобрения."
Таким образом, каждому, кто ознакомился с полным текстом этого документа, становится ясно,
во-первых, что запрет относился к выпуску религиозной, научно-популярной литературы и учебников, но не распространялся на художественную литературу, чего, кстати, не отрицают и украинские историки. Заявления о "запрете языка", о "полном запрете украинского слова", которыми пестрят пропагандистские издания, представляют собой явную ложь, рассчитанную на самого малообразованного потребителя;
во-вторых, что распоряжение о вышеуказанных цензурных ограничениях было вызвано конкретными причинами, - польским восстанием и использованием поляками украинофильства в своих политических целях;
в-третьих, что украинские авторы совершают здесь элементарный подлог, выдавая слова: "...не было, нет и быть не может..." за личное мнение самого министра П.Валуева, в то время как он лишь только констатировал, что это весьма основательно доказывает "большинство малороссиян".
Тогда в Южной России даже простой народ, говоривший на местном наречии, не считал литературный общерусский язык чужим, иностранным языком, а воспринимал его просто как язык образованных людей. Имевшие место попытки произносить церковные проповеди на малороссийском наречии не встречали одобрения у крестьян. Иван Кулжинский в своей брошюре "О зарождающейся так называемой малороссийской литературе" описывает один из таких случаев и отмечает: "Простолюдины обиделись таким оборотом проповеди, - многие тотчас вышли из церкви, а другие начали шушукаться между собой и переглядываться. Потом хотели было жаловаться архиерею на священника за то, что он посмеялся над ними в церкви и заговорил до них такою мовою как они в шинке лаются меж собою."
Тот же автор подчеркивал:
"...Повторяем: малороссийское наречие есть тот же общерусский язык, только испорченный в то время, как Малороссия стенала под игом Польши. Со времени возвращения Малороссии и сплочения в одно целое с прочею Россией, малороссийское наречие начало очищаться от проказы полонизмов и с каждым днем более и более сближаться с родным своим русским языком."
Амвросий Добротворский из Нежина писал в феврале 1863 г., обращаясь к украинофилам:
"...Местные внимательные наблюдения сказали бы вам совсем другое. Они убедили бы вас, между прочим, что нашему малороссу простолюдину гораздо понятнее общерусский наш язык, нежели сочиняемый вами книжный украинский. Причина в том, что первый есть язык естественный, временем выработанный, а потому язык живой, до известной степени чистый, общеупотребительный и современный; а ваш книжный украинский - есть язык или совершенно искусственный, или слишком местный, (полтавский, черниговский), значительною долею слов и оборотов своих давным-давно устаревший и следовательно свое время отживший... "Основа" очень кстати к каждой книжке своей прилагает объяснение неудобопонятных южнорусских слов. Без этого словаря, действительно, не понять бы малороссийских сочинений, помещаемых в "Основе", не только великороссу, но и малороссу."
Вот на такие и им подобные высказывания самих же малороссов и ссылался министр Валуев. Но здесь допустимо возражение, что эти публикации, проходившие российскую цензуру, могли и не отражать истинного положения дел, их авторы могли быть людьми, предубежденно настроенными по отношению к украинофильству, и П.Валуев опирался на мнение не большинства, а лишь незначительной группы, взгляды которой совпадали с его собственными.
Поэтому обратимся к произведениям известного украинофила, историка и публициста XIX в. Михаила Драгоманова, в которых он говорит о состоянии украинского языка и литературы в описываемый нами период, а также о распоряжении министра Валуева 1863 г. Работы эти были опубликованы за пределами России и, естественно, что российская цензура никакого воздействия на них не оказывала. Для М.Драгоманова события 60-х годов XIX в. не являлись предметом исторического исследования. Он сам был их современником и непосредственным очевидцем.
М.Драгоманов отмечал, что просматривая тогда литературу, посвященную делу народной школы на Украине, он ознакомился со всеми спорами про права украинской литературы вообще, и убедился, "що вся справа поставлена в Россіі фальшиво власне через те, що єі перенесено з грунту загально-культурного на національний." ["что все дело поставлено в России фальшиво собственно потому, что оно перенесено с почвы обще-культурной на национальную."] Одни говорили, что украинцы это особая нация и поэтому должны иметь право на особую литературу; другие говорили, что украинцы вовсе не нация, "а хиба провінціяльна одміна"["разве что провинциальная разновидность"], и поэтому никакого права на особую литературу, тем более на официальную, не имеют. Было и среднее мнение, которое высказывали московские славянофилы (Вл.Ламанский, Ив.Аксаков), что украинцы могут иметь литературу элементарную, для "домашнего обихода", но на эту формулу нападали и русские державники (как Катков), и украинофилы, как Кулиш. "Прочитавши ці спори, а також звівши суму того, про що дійсно писали по украінському самі украйінофіли (сам Шевченко писав навіть свій дневник по россійському), я вивів, що даремно було й споритись про права украйінськоі літератури при тій малій силі, яку вона показала, та що на той час рямки "домашняго обихода" були для неі скорше за широкі, ніж за вузькі." ["Прочитав эти споры, а также сведя сумму того, о чем действительно писали по-украински сами украинофилы (сам Шевченко писал даже свой дневник по-русски), я вывел, что напрасно было и спорить о правах украинский литературы при той малой силе, которую она показала, и что на то время рамки "домашнего обихода" были для нее скорее слишком широкими, чем слишком узкими."]
Сами украинофилы обычно пользовались общерусским языком, а к простонародному наречию стали обращаться в своих художественных произведениях, посвященных народной жизни, на рубеже XVIII - XIX вв. Начало этому положил Котляревский.
"...тоді наші Котляревські почали писати нашою простою мовою. Алеж і вони не думали, що творять осібну від російськоі національну літературу й не мали претензіі бачити мову остатньоі в школах по крайній мірі в висших, в судах і т.п."
[ "...тогда наши Котляревские начали писать нашим простым языком. Но ведь и они не думали, что создают особую от русской национальную литературу и не имели претензии видеть язык последней в школах, по крайней мере в высших, в судах и т.п."]
"Тенденціі провести мову украйінску в школи, суди і т.д. почали забирати собі в голови тілько невеличкі украйінофільскі кружки з 40-х років під впливом думок західно славянских національних рухів."
["Тенденции провести язык украинский в школы, суды и т.д. начали брать себе в головы только небольшие украинофильские кружки с 40-х годов под влиянием мыслей западно-славянских национальных движений."]
Научные же труды украинофилы писали на общерусском языке и это было вполне обычным явлением и до издания всяких запретительных указов.
Указывая, что запрет 1863 г. не исключал возможности печатать по-украински не только беллетристику, но и научные труды, а запрещал только духовную и научно-популярную литературу, Драгоманов спрашивал: "Чомуж ні один украйінский учений не видав наукового діла за ті часи?" ["Почему же ни один украинский ученый не издал научного труда за те времена?"] Далее, закон о печати 1865 г. давал всякому возможность обойти предварительную цензуру, печатая в Петербурге и Москве книги в 10 листов, и несколько лет этот закон добросовестно исполнялся. "Чому ні один украйінский письменник не пробував скористуватись тим законом." ["Почему ни один украинский писатель не пробовал воспользоваться тем законом."]
При оценке циркуляра 1863 г. следует рассматривать его не изолированно, и тем более не с применением норм нынешнего дня, а в историческом контексте того времени, когда он был издан. В своей работе "Чудацькі думки" М.Драгоманов приводит примеры из практики передовых европейских стран и показывает, что действия российского правительства в языковой сфере не являлись чем-то исключительным, а были для того времени явлением вполне обычным. Россия лишь только следовала примеру Европы.
К тому же до 60-х годов XIX в. политика централизации имела в России не национальный, а государственный характер. Централизм национальный проявился впервые только после 1863 г., но и это проявление имело свою конкретную причину - польское восстание.
"І після Катерини II централізм у Росіі був більше державним, ніж національним, аж до самих 1863-1866 рр. В перший раз проявив ся рішучо централізм національний у Росіі після польского повстання 1863 р. коли Катков виголосив характерні слова: чому ми не мусимо й не можемо робити того в Польщі, що Франція робить в Альзасі, а Прусія в Познані?
В словах сих ясно видно, що обрусеніе не є система, котра витека з духу національного Великорусів, або зі спеціально російского державного грунту, а є по крайній мірі на добру частину наслідуванєм певноі фази всеевропейскоі державноі політики."
["И после Екатерины II централизм в России был более государственным, нежели национальным, аж до самых 1863-1866 гг. В первый раз проявился решительно централизм национальный в России после польского восстания 1863 г., когда Катков произнес характерные слова: почему мы не должны и не можем делать то в Польше, что Франция делает в Эльзасе, а Пруссия в Познани.
В словах этих ясно видно, что обрусение не является системой, которая вытекает из духа национального Великорусов, или из специально российской государственной почвы, а есть по крайней мере в значительной части, наследованием определенной фазы всеевропейской государственной политики."]
М.Драгоманов повторяет: "Тілько з 1863 р. уряд російский кинувся вороже на всяку украійнску тенденцію." ["Только с 1863 г. правительство российское бросилось враждебно на всякую украинскую тенденцию".] - и тут же говорит:
"Тількож треба сказати, що рішучоі опозиціі, навіть осуду уряд не визвав серед загалу інтелігенціі на Украйіні." ["Только же надо сказать, что решительной оппозиции, даже осуждения правительство не вызвало в среде интеллигенции на Украине."]
И причина этого заключалась в том, что идея национального единства всей Руси не была навязана сверху правительством, а глубоко коренилась в народном сознании украинцев, и поэтому сравнивать отношение к русской национальной идее украинцев и, например, поляков, было совершенно неуместным.
М.Драгоманов, сам будучи украинофилом и понимая, что навлечет на себя гнев и обвинения в предательстве, тем не менее счел необходимым обратить внимание украинофилов на этот факт. Он указывал, что приравнивание "обрусения", например, Польши к "обрусению" Украины безосновательно. Пусть бы даже наука признала, что украинская национальность не только такая же отдельная от "московской" как польская, но как немецкая или даже финская, то из этого все-таки не выйдет, что "обрусение" Украины все равно, что "обрусение" Польши. В Польше национальная отдельность и право на автономию чувствуется не в ученых кабинетах, а всюду в жизни и проявляется всякими способами среди польских мужиков, как и среди панов и литераторов. На Украине не так. Даже запрет 1863 г. препятствовал, например, Костомарову печатать в России по-украински Библию и популярно-педагогические книжки, но не запрещал ему печатать по-украински "Богдана Хмельницкого", "Мазепу" и т.д. Почему же он писал их "по-московскому"? Почему пишут "по-московскому" научные произведения все теперешние украинские ученые, даже патентованные украинофилы? Почему сам Шевченко писал "по-московскому" повести или даже интимный "Дневник"? - спрашивал Драгоманов. Очевидно потому, что все эти интеллигентные украинцы совсем не так ощущают свою отдельность от "москалей" как, например, поляки.
"Який же резон ми маємо кричати, що "зажерна Москва" вигнала нашу мову з урядів, гімназій, університетів і т.і. закладів, в котрих народня украйінска мова ніколи й не була або котрих самих не було на Украйіні за часи автономіі...?"
["Какой же резон мы имеем кричать, что "зажерна Москва" выгнала наш язык из учреждений, гимназий, университетов и т.п. заведений, в которых народного украинского языка никогда и не было, или которых самих не было на Украине во времена автономии...?"]
Итак, Михаил Драгоманов признавал, что украинцы (малороссы) не сознавали своей отдельности от великороссов в той степени, как это имело место по отношению к другим народам; признавал, что общерусский литературный язык не рассматривался тогда украинскими интеллигентами и даже убежденными украинофилами как чужой, иностранный язык, что сами украинофилы при написании своих произведений более охотно пользовались общерусским языком, чем языком украинским, который они же и создавали.
Так следует ли удивляться и возмущаться по поводу приведенных царским министром Валуевым слов, если справедливость мнения "большинства малороссиян", на которое он ссылался, "весьма основательно доказывал" один из наиболее авторитетных украинофильских деятелей Михаил Драгоманов.
Само по себе украинофильство в то время никакой политической силы не представляло, и некоторые российские газеты подшучивали над "Московскими Ведомостями" Каткова, который предупреждал о кроющейся в украинофильстве опасности: "...у страха глаза велики, говорят они; украинофильство - такая ничтожная партия, что над ними можно разве только смеяться..." Однако силы, стоявшие за украинофильством и стремившиеся использовать его в своих интересах, были вполне реальными и опасными. Поэтому Катков, отвечая на адресованные "Московским Ведомостям" упреки в "преследовании украинофилов", писал:
"Пусть нас считают алармистами [...], но не перестанем указывать на опасность, хотя бы только еще зарождающуюся; мы лучше хотим быть похожи на того моряка, который, заметив на небе черное пятнышко, принимает меры против бури, нежели на того, который начинает убирать парус, когда налетел шквал."
Таким образом, после ознакомления с общей политической ситуацией, сложившейся в России в начале 60-х годов XIX в., а также с содержанием документа, направленного министром внутренних дел Петром Валуевым министру народного просвещения Александру Головнину в июле 1863 г., становится вполне очевидным, почему украинские историки так упорно избегают приводить его текст в полном объеме.
Сделав это, им пришлось бы признавать, что появление циркуляра 1863 г. было обусловлено не какой-то органической враждебностью российского правительства к украинофильству, а тем, что украинофильство использовалось поляками как политическое орудие в борьбе против России; и что стремление поляков употребить в своих целях языковые различия между жителями Малороссии и Великороссии, встречало решительное неприятие со стороны большинства самих же малороссиян.
Конечно, если бы такие выводы не соответствовали действительности, украинские историки имели бы возможность их аргументированно опровергнуть, не прибегая к умолчаниям и подтасовкам. Но прекрасно понимая, что сделать это они не в состоянии, что П.Валуев по существу был прав, и при объективном рассмотрении вопроса желаемого пропагандистского эффекта достичь не удастся, упомянутые историки не нашли ничего лучшего, как скрыть содержание документа и извратить смысл слов министра Валуева. Политическая целесообразность взяла верх над научной добросовестностью.
Леонид СОКОЛОВ
|
Вернуться на главную страницу
|
|
|
