Так Галиция становилась очагом политического украинофильства с ярко выраженной антирусской направленностью.
В начале 70-х годов XIX в. в Галиции, наряду с этим украинофильством - порождением польско-австрийской политики, возникает иное украинофильское течение, проникнутое идеями социализма, получившее название радикального. Появилось оно под влиянием российского украинофила М.Драгоманова, посетившего в то время Галицию, а наиболее известными представителями радикального направления стали Иван Франко и Михаил Павлык. Подобные идеи распространялись тогда и среди украинофилов в России.
В 70-х годах цензурные ограничения, введенные в России в 1863 г. практически были забыты. Кроме издания научных трудов, беллетристики и поэзии по-украински выходили целые серии популярных брошюр для народа. В Киеве действовала организация под названием “Громада”. Как писал украинский историк Д.Дорошенко:
“...В своїх суспільних поглядах Громада стояла на досить радикальному становищі, а деякі її члени схилялися до соціалізму. Ще радикальнішою з цього погляду була громада в Одесі. Як київські, так і одеські громадяни мали зносини з російськими революційними партіями.”
[“В своих общественных взглядах Громада стояла на достаточно радикальной позиции, а некоторые ее члены склонялись к социализму. Еще более радикальной с этой точки зрения была громада в Одессе. Как киевские , так и одесские громадяне имели сношения с российскими революционными партиями.”]
Против радикального направления в украинофильстве выступили одновременно власти как в Австрии, так и в России. В Галиции радикально-украинофильские издания постоянно конфисковывались полицией, руководители радикалов И.Франко и М.Павлык подвергались арестам.
Если в Галиции только радикальное течение в украинофильстве вызывало неприятие у властей, а развитие украинофильства как “антимосковской Руси” всячески ими поддерживалось, то в России ни то, ни другое, естественно, одобрения найти не могло. Российское правительство ужесточило цензуру, усилило контроль за международной корреспонденцией.
Пантелеймон Кулиш писал галицкому украинофилу Александру Барвинскому 12 марта 1876 г.: “Любий друже Олександре! Одповідь на Ваш лист од 4 марця н.ст. послав я Вам з Киіва, та, мабудь, вона загубилась. ...Там у Киіві, кажуть, здорово перехоплюють листи. Се все ваші русинські коммунисти винуваті: попечатали дуросвітчину, а полиція з мухи робить слона.” [“Дорогой друг Александр! Ответ на Ваше письмо от 4 марта н.ст. послал я Вам из Киева, но, наверное, он затерялся. ...Там в Киеве, говорят, здорово перехватывают письма. Это все ваши русинские коммунисты виноваты: напечатали глупости, а полиция из мухи делает слона.”]
О том, что украинофильство, развиваемое в Галиции, имеет целью подрыв единства России, открыто писала галицкая польская печать. Антироссийские выпады содержались и в галицких украинофильских изданиях. Конечно, всё это не являлось тайной для российского правительства. Также было известно и о связях российских украинофилов с революционными партиями. Причем информация об этом поступала от самих же украинофилов, лично убеждавшихся в том, что представляют собой украинофильские организации, и в чьих интересах они действуют.
Украинский историк О.Субтельный отмечает:
“...Як це часто трапляється, найзапекліші вороги українців знаходилися в українському ж середовищі. У травні 1875 р. колишній член київської громади, багач і консерватор Михайло Юзефович надіслав до Петербурга петицію, в якій стверджував, що українофіли перетворилися на підривну організацію й ведуть серед селян пропаганду незалежності України. На довершення донощик додав, що українофіли поширюють антиросійську агітацію в Галичині й що весь їхній рух - це не що інше, як австро-німецька змова.”
[“Как это часто случается, самые ожесточенные враги украинцев находились в украинской же среде. В мае 1875 г. бывший член киевской громады, богач и консерватор Михаил Юзефович направил в Петербург петицию, в которой утверждал, что украинофилы превратились в подрывную организацию и ведут среди крестьян пропаганду независимости Украины. В довершение доносчик добавил, что украинофилы распространяют антироссийскую агитацию в Галичине и что всё их движение - не что иное, как австро-немецкий заговор.”]
Император Александр II, обеспокоенный поступающими к нему сведениями о деятельности украинофилов, приказал создать специальную комиссию, в которую вошли министр внутренних дел Тимашев, шеф жандармов Потапов, министр народного просвещения граф Дмитрий Толстой и тайный советник из Киева М.Юзефович как эксперт.
В результате работы этой комиссии был подготовлен указ, подписанный императором Александром II 18(30) мая 1876 г. в немецком курортном городке Эмсе, чем и объясняется его название. По словам историка Д.Дорошенко это был указ “про абсолютну заборону українського письменства”. [“про абсолютный запрет украинской литературы”] В подобном духе пишет о смысле указа 1876 г. и О.Субтельный.
Однако другой украинский историк И.Крипьякевич дает более достоверное изложение содержания указа:
“...у травні 1876 р. Олександер II підписав указ, яким заборонено друкувати українською мовою всі оригінальні твори і переклади (за винятком історичних документів і белетристики), заборонено сценічні вистави і читання лекцій, наказано не допускати з-за кордону українських видань.”
[“...в мае 1876 г. Александр II подписал указ, которым запрещено печатать на украинском языке все оригинальные произведения и переводы (за исключением исторических документов и беллетристики), запрещены сценические представления и чтение лекций, приказано не допускать из-за границы украинских изданий.”]
Из этого следует, что и указом 1876 г. издание “на малороссийском наречии” художественной литературы и исторических документов не запрещалось, и, значит, утверждения об “абсолютном запрете” являются, скажем так, преувеличением.
Как и в случае с циркуляром 1863 г., в современных украинских публикациях текст указа 1867 г. полностью не приводится, хотя в том же году он был опубликован в Вене М.Драгомановым, затем неоднократно печатался в галицкой украинофильской прессе, а после 1905 г. и в России.
Содержание его таково:
“1) Не допускать ввоза в пределы Империи, без особого на то разрешения Главного Управления по делам печати, каких бы то ни было книг и брошюр, издаваемых за границей на малороссийском наречии.
2) Печатание и издание в Империи оригинальных произведений и переводов на том же наречии воспретить, за исключением лишь: а) исторических документов и памятников и б) произведений изящной словесности, но с тем, чтобы при печатании исторических памятников безусловно удерживалось правописание подлинника; в произведениях же изящной словесности не было допускаемо никаких отступлений от общепринятого русского провописания, и чтобы разрешение на напечатание произведений изящной словесности давалось не иначе, как по рассмотрении рукописей в Главном Управлении по делам печати.
3) Воспретить также различные сценические представления и чтения на малороссийском наречии, а равно и печатание на таковом же текстов к музыкальным нотам.”
Смысл пункта 1-го вполне очевиден - он состоял в том, чтобы закрыть доступ в Россию украинофильских произведений, издававшихся за границей под влиянием польских эмигрантов, участников восстания 1863 г. в духе теории Духинского и направленных на возбуждение розни и распрей внутри Российского государства, а также произведений, публикуемых украинофилами радикального направления.
Можно предположить, что украинских авторов, избегающих полностью цитировать этот документ, смущает пункт 2-ой, так как вызывает вопрос о том, что означает требование соблюдения общепринятого русского правописания, а давать по этому поводу объяснения они считают нежелательным.
Дело в том, что со времен древней Руси правописание на всех русских землях было одинаковым, и, следовательно, являлось подтверждением исторического единства этих земель. Но в ходе столетий произношение отдельных букв в разных частях Руси стало различным. В XIX в. были предприняты попытки отразить особенности южно-русского произношения в правописании. Наиболее известным стало правописание, предложенное в середине 50-х гг. XIX в. П.Кулишем, которое называлось фонетическим. Кулиш мотивировал свое изобретение стремлением облегчить обучение простого народа грамоте. Однако новым правописанием незамедлительно воспользовались поляки в своих политических целях. Сам П.Кулиш так писал об этом в 1866 г.: “...я придумал упрошенное правописание. Но из него теперь делают политическое знамя. Полякам приятно, что не все русские пишут одинаково по-русски; они в последнее время особенно принялись хвалить мою выдумку: они основывают на ней свои вздорные планы, и потому готовы льстить даже такому своему противнику как я. [...] Видя это знамя в неприятельских руках, я первый на него ударю и отрекусь от своего правописания во имя Русского единства.”
Однако мнение П.Кулиша мало интересовало тех, кто готов был использовать любое средство для разрушения единства России. Именно в этих целях новое правописание и стало употребляться.
Различия в правописании наглядно отражали разницу в произношении. На основании этих различий делался вывод о языковых различиях, а они в свою очередь служили основой для пропаганды политического сепаратизма. Также украинофилы стали печатать новым правописанием исторические документы, чтобы создать у несведущих людей впечатление, якобы такая разница в правописании существовала уже в далекую старину.
Издание научных трудов и переводов на малороссийском наречии запрещалось потому, что авторы и переводчики, не имея соответствующих слов в этом наречии, а то и намеренно стараясь подчеркнуть его отличие от общерусского языка, вводили множество, говоря словами украинофила И.Верхратского, “виразів найчуднійше уклепаних”, а для научных сочинений “творили найдивнійші в світі терміни”. Все эти искусственно вносимые различия становились затем аргументами для подтверждения отдельности малороссийского языка от общерусского, из чего делался вывод и о национальной отдельности малороссов.
О том, что представляли собой украинские переводы произведений европейских литераторов впоследствии писал М.Драгоманов:
“...Руданский вважав себе в праві обскубти Гомера від знаменитих єго епітетів лишень для того, щоб перекласти “Іліяду” не характерним же гексаметром, а складом украінских дітских пісень! Тепер Ніщинский видає нам Софокля, перелицьованого по своєму.
Переклад Дантового “Ада” д.Сивеньким доходить часто до повного скандала, так, що питаєш себе, з якого тексту перекладав наш земляк?
Через се майже всі проби перекладів російскими Украінцями творів европейских поетів - праця пропаща. Літературно-образований батько на Украіні, навіть украінофіл, не може дати тих перекладів своім дітям замісць російских.”
[“...Руданский считал себя вправе ободрать Гомера от знаменитых его эпитетов только для того, чтобы перевести “Илиаду” не характерным гекзаметром, а слогом украинских детских песен! Теперь д.Нищинский выдает нам Софокла, перелицованного по-своему.
Перевод Дантового “Ада” д.Сивеньким доходит часто до полного скандала, так, что спрашиваешь себя, с какого текста переводил наш земляк?
Поэтому почти все пробы перевода российскими украинцами произведений европейских поэтов - работа пропащая. Литературно образованный отец на Украине, даже украинофил, не может дать этих переводов своим детям вместо русских.”]
Вот против проникновения в Россию из-за рубежа и против печатания в самой России подобного рода литературы и были направлены пункты 1 и 2 “ограничительных правил” 1876 г.
Требования пункта 3-го по существу являлись перегибом, что впоследствии было учтено. В 1881 г., когда министром внутренних дел был граф Игнатьев, администрации губерний был разослан циркуляр, вносивший некоторые изменения и дополнения в правила 1876 года. В нем после перечисления приведенных выше трех пунктов указанных правил говорилось:
“Ныне Государь Император Высочайше повелеть соизволил:
1) Пункт 2-ой правил дополнить пояснением, что к числу изданий, которые дозволяется печатать на малороссийском наречии, прибавляются словари, под условием печатания их с соблюдением общерусского правописания или правописания, употреблявшегося в Малороссии не позже XVIII века;
2) Пункт 3-ий разъяснить в том смысле, что драматические пьесы, сцены и куплеты на малороссийском наречии, дозволенные к представлению в прежнее время драматическою цензурою, а равно и те, которые вновь будут дозволены Главным Управлением по делам печати, могут быть исполняемы на сцене, с особого каждый раз разрешения Генерал-Губернаторов, а в местностях, не подчиненных Генерал-Губернаторам, с разрешения Губернаторов, и что разрешение печатания на малороссийском наречии текстов к музыкальным нотам при условии общепринятого русского правописания, предоставляется Главному Управлению по делам печати, и
3) Совершенно воспретить устройство специально малорусских театров и формирование трупп для исполнения пьес и сцен исключительно на малороссийском наречии.”
Относительно 3-го пункта следует заметить, что запрещая исполнение пьес “исключительно” на малороссийском наречии, циркуляр 1881 г. позволял исполнение смешанного репертуара, и при этом условии украинский театр получал возможность для развития. Как писал Д.Дорошенко:
“...Найзнаменнішим, може, явищем українського життя 80-х років був несподівано блискучий розвиток українського театру, створеного на початку 80-х років М.Кропивницьким.”
[“...Наиболее знаменательным, возможно, явлением украинской жизни 80-х годов было неожиданно блестящее развитие украинского театра, созданного в начале 80-х годов М.Кропивницким.”]
Как и циркуляр 1863 г. “ограничительные правила”, введенные в России по отношению к малороссийскому наречию, не являлись чем-то исключительным в тогдашней Европе. После того как в 1871 г. германские государства были окончательно объединены в Германскую империю, там также принимались подобные меры.
Галицко-русский литератор О.А.Мончаловский писал в 1900 г.:
“Въ Россіи малороссы и великороссы уравнены во всЂхъ правахъ и обязанностяхъ, какъ “ровные съ ровными” и “вольные съ вольными”. Если русское правительство издало законъ отъ 18 мая 1876 г., воспрещающій изданіе ученыхъ сочиненій и учебниковъ на малорусскомъ нарЂчіи - “вірши”, беллетристическія и драматическія “творы” любители могутъ производить сколько угодно - то в той цЂли, чтобы не допустить до такого сепаратизма, котораго представителями являются нынЂшніе украинофилы “третьей формаціи”, настоящіе “мазепинцы”. Германія - конституціонная страна, но нЂсколько летъ тому назадъ германское правительство запретило печатать нЂмецкія книжки фонетикою, дабы не допустить до литературнаго и національнаго раскола среди нЂмцевъ, а въ прошломъ году генеральное собраніе всЂхъ актеровъ изъ всей Германіи приняло решеніе - не употреблять на сценЂ нЂмецкихъ простонародныхъ говоровъ. [...] СлЂдовало-бы имъ [“украинцам”] въ виду того подумать, почему нЂмцы не пишутъ ученыхъ сочиненій на многочисленныхъ нЂмецкихъ нарЂчіяхъ, почему германское правительство не позволяетъ печатать нЂмецкихъ книжекъ фонетикою, почему нЂмецкіе актеры постановили говорить на сценЂ только литературнымъ языкомъ?”
В Германии не стали развивать местные диалекты в самостоятельные языки, ибо немцы понимали необходимость единого литературного языка как фактора, объединяющего всю страну; и это при том, что диалекты немецкого языка обладали значительно большими различиями, чем диалекты языка русского, на основе которых впоследствии все-таки создали три отдельных языка. Как отмечено в “Большой Советской Энциклопедии” (2-е издание) в статье “Диалект”: “Например, такие современные языки как русский, украинский, белорусский по своему грамматическому строю и основному словарному фонду значительно ближе друг к другу, чем, например, диалекты немецкого языка, и тем не менее первые образуют разные языки, а вторые остаются диалектами одного языка.”
Подобные же меры практиковались в XIX в. и во Франции по отношению к местным провинциальным диалектам, несмотря на то, что, к примеру, на провансальском диалекте имелась своя литература, на нем писал талантливый поэт Мистраль. М.Драгоманов, подробно рассказав в своей работе “Чудацькі думки” о французском опыте в языковой сфере, обращался к украинофилам Галиции и России:
“Ми росказали подрібнійше про стан недержавних мов в світі францускому, бо це річ цікава, а також через те, що наша громада на диво мало зна цю справу. Примір тому не тілько д.Баштовий з єго статьою в “Ділі”, а навіть земці украйнофіли, котрі в 1880 р. в чернігівскій земскій губернскій раді промовляли за тим, що б украйінску мову допустити в школу і покликувались на примір Провансу й Бретані!! Признаюсь, що я прожив тоді кілька тижнів з холодом коло серця, чекаючи, як такі аргументи перекине який катковець показом на те, що во Франціі ні в одній раді навіть ніхто не писне про те, що б у школу пущено було яку мову, окрім державноі францускоі.”
[“Мы рассказали подробнее о состоянии негосударственных языков в мире французском, потому что это вещь интересная, а также потому, что наше общество удивительно мало знает это дело. Пример тому не только д.Баштовый с его статьей в “Деле”, а даже земцы украинофилы, которые в 1880 г. в черниговском земском губернском совете выступали за то, чтобы украинский язык допустить в школу и ссылались на пример Прованса и Бретани!! Признаюсь, что я прожил тогда несколько недель с холодом у сердца, ожидая, что такие аргументы опрокинет какой-нибудь катковец, указывая на то, что во Франции ни в одном совете даже никто не пискнет о том, чтобы в школу допустить какой-либо язык, кроме государственного французского.”]
Конечно, М.Драгоманов как украинофил не одобрял издания российским правительством циркуляра 1863 г. и указа 1876 г., однако, осуждая факт их издания, он тем не менее отмечал, что: “Росія трактує Украйіну так само, як Франція Прованс. Похвалити за те Росію звісно не можна, але й ганьбити єі більше ніж Францію, те ж нема раціі.” [“Россия трактует Украину так же, как Франция Прованс. Похвалить за это Россию понятно нельзя, но и позорить ее больше чем Францию тоже нет оснований.”]
Нынешние “национально-свидомые” также любят ссылаться на языковую практику других стран, в том числе и Франции, нисколько не задумываясь над тем, что их ссылки лишены элементарной логики. Продолжая сделанное М.Драгомановым сравнение России XIX века с Францией, а Украины с Провансом, следует подумать: в случае если бы Франция в силу каких-то причин сейчас распалась на части и в Провансе провозгласили государственным провансальский язык, неужели там в один момент все отказались бы от французского языка?
Мы уже приводили высказывания М.Драгоманова о состоянии украинской литературы в 60-х годах XIX в., а как обстояли дела с этой литературой в конце 70-х и в 80-х годах?
Положение на Украине не может быть здесь показательным, ибо последует возражение, что там в то время действовали “ограничительные правила”, введенные указом 1876 г. Однако для украинских эмигрантов за рубежом никаких ограничений в издании своих литературных и научных произведений, очевидно, не было.
В конце 70-х годов XIX в. М.Драгоманов с группой украинских эмигрантов решил издавать в Женеве украинский журнал “Громада”. В окружении Драгоманова собрались “горячие украинцы, даже националисты”, к тому же это была не зеленая молодежь, а люди довольно зрелые и образованные.
“І що ж? Як тілько прийшло до рахунку праць для перших книг “Громади”, зараз же почулись голоси, щоб допустити писаня не тілько на украінскій мові, але й на російскій.”
[“И что же? Как только стали считать работы для первых книг “Громады”, сразу же послышались голоса, чтобы допустить написанное не только на украинском языке, но и на русском.”]
С точки зрения текущих интересов издания это было бы наилучшим, но М.Драгоманов поставил дело принципиально, между прочим и для того, чтобы испытать искренность и энергию сторонников “Громады”, и настоял на том, чтобы “Громада” печаталась вся по-украински.
“Послідком було те, що 10 з 12-ти головних сотрудників “Громади” не написали в неі ні одного слова, і навіть замітки против мого “космополітизму” були мені прислані одним украінофілом - по московскому! З двох десятків людей, котрі обіцяли працювати для “Громади”, між котрими деякі кричали що треба “пімститись” урядові за заборону украінского письменства в Росіі, зісталось при “Громаді” тілько 4.”
[“Последствием было то, что 10 из 12-ти главных сотрудников “Громады” не написали в нее ни одного слова, и даже заметки против моего “космополитизма” были мне присланы одним украинофилом - по-московскому! Из двух десятков людей, которые обещали работать для “Громады”, среди которых некоторые кричали, что надо “отомстить” правительству за запрет украинской литературы в России, осталось при “Громаде” только 4.”]
Драгоманов соглашался с тем, что язык женевско-украинских изданий можно было по праву назвать “варварским”.
“Инакше не могло бути, бо нам зразу прийшлось заговорити по украінскому про сотні річей з світу науки, політики, культури, про котрі по украінскому не говорив ніхто ні в Росіі, ні навіть в Галичині, де були університетскі катедри з “руским” викладом.
По правді треба сказати, що ми потратили страшенну працю майже за дурно: нас не читали навіть найближчі товариші. За ввесь час женевских видань я получав від найгорячіщих украінолюбців раду писати по украінскому тілько про спеціяльно-краєві справи (домашній обиходъ)! а все загальне писати по російскому.”
[“Иначе не могло быть, потому что нам сразу пришлось заговорить по-украински про сотни вещей из мира науки, политики, культуры, про которые по-украински не говорил никто ни в России, ни даже в Галичине, где были университетские кафедры с “руским” [в смысле “украинским”, - Л.С.] преподаванием.
По правде надо сказать, что мы потратили страшный труд почти напрасно: нас не читали даже ближайшие товарищи. За все время женевских изданий я получал от самых горячих украинолюбцев совет писать по-украински только про специально-краевые дела (домашний обиход)! а все общее писать по-русски.”]
Тяжелый, искусственно созданный язык научных и публицистических украинских произведений был настолько труден для восприятия, что даже украинофилы предпочитали литературу на общерусском языке. Поэтому украинская литература по-прежнему ограничивалась беллетристикой и поэзией, а украинская публика если бы осталась без общерусской литературы, была бы, по мнению Драгоманова, “слепая и глухая”.
“Ось де фактична причина, чому російске письменство, якою-б мовою воно не писалось, а все таки єсть тепер загально-руске письменство для Росіі, своє, рідне і майже для всіх освічених Украінців, а украінске держить ся ними для вузчого гурту, для “домашняго обихода”, як казав Ів.Аксаков і Костомаров.”
[“Вот где фактическая причина, почему русская литература, каким бы языком она ни писалась, все-таки является теперь общерусской литературой для России, своей, родной и почти для всех образованных украинцев, а украинская держится ними для более узкого круга, для “домашнего обихода”, как говорил Ив.Аксаков и Костомаров.”]
Как уже упоминалось, циркуляр 1881 г. дал возможность для развития украинского театра. Обладая первостепенными артистическими силами, такими как Кропивницкий, Заньковецкая, Садовский, Саксаганский и др., украинский театр стал, по словам Д.Дорошенко, важным фактором для пробуждения национального чувства в широких кругах общественности.
Но в то же время польский публицист и историк Леон Василевский, который на рубеже 80-90-х годов XIX в. ознакомился со всеми более-менее значительными украинскими театральными труппами (Кропивницкого, Садовского, Саксаганского), отмечал такую, для него удивительную, особенность:
v“...Актеры после произнесения последней украинской фразы со сцены, немедленно переходили на русский язык, который у них господствовал в повседневной жизни, хотя нельзя было полагать, что украинского языка не знают. Актеры, пользующиеся постоянно родным языком, принадлежали к редким исключениям и это были не “звезды” украинской сцены - Заньковецкие, Садовские, не выдающиеся драматурги - Кропивницкий, Тобилевич, а обычные статисты...”
Очевидно, если власти разрешали исполнять на сцене украинские пьесы, то тем более никто не мог запретить этим людям в повседневной жизни говорить по-украински, и если они говорили по-русски, то не по принуждению, а естественно, поскольку русский язык был для них таким же родным, как и украинский.
Как указывал М.Драгоманов в 90-х годах XIX в.:
“Возьмемо перш усего Украіну росийску. Тут ми можемо побачити, що для украінскоі інтелігенціі, навіть украінофілів, писаня по російскому ще і тепер єсть натуральне, рідне діло.”
[“Возьмем прежде всего Украину российскую. Тут мы можем увидеть, что для украинской интеллигенции, даже украинофилов, писание по-русски еще и теперь есть натуральное, родное дело.”]
Следовательно, не был общерусский литературный язык тогда чужим для украинцев, и не запретительные указы тому причиной, а объективные обстоятельства. Это был единственный литературный язык для всей Руси. Другого литературного - малорусского или украинского языка - тогда действительно не было, а существовало только простонародное наречие. Задача создать на основе этого наречия литературный язык была поставлена, однако работа в этом направлении находилась только в начальной стадии.
В своей работе “Листи на Наддніпрянську Україну”, опубликованной в 1894 г., М.Драгоманов писал, что мысль о совершенно самостоятельной украинской литературе возникла относительно поздно, и даже у Шевченко такой мысли еще не было:
“...В Шевченка ще не було думки виробляти непремінно самостоячу украінску літературу; Шевченко вибирав для своіх писань мову, котра в кождому разі була для него лекшою або відповідніщою. Думка, виробити зовсім самостоячу літературу украінску, пізніща від Шевченка і ще доси не опанувала всіма украінолюбцями в Росіі.”
[“...У Шевченко еще не было мысли вырабатывать непременно самостоятельную украинскую литературу; Шевченко выбирал для своих писаний язык, который в каждом случае был для него более легким или соответствующим. Мысль, выработать совершенно самостоятельную литературу украинскую, более поздняя от Шевченко и еще до сих пор не овладела всеми украинолюбцами в России.”]
В польских и близких к ним украинофильских кругах Галиции факт издания в России ограничительных правил относительно публикаций на малороссийском наречии уже в XIX в. стал активно использоваться для антироссийской пропаганды. Причем в статьях, предназначенных для простого народа, незнакомого с истинным положением дел в России, украинофильские авторы не останавливались перед откровенной ложью.
Так, например, в 1886 г. известный галицкий украинофил Омелян Огоновский выпустил в числе изданий общества “Просвіта” брошюру о Маркиане Шашкевиче с подзаголовком “Читанка для селян и мЂщанъ”. Однако тема о М.Шашкевиче послужила автору брошюры лишь прикрытием для публикации пропагандистских материалов, предназначенных “просвещать” селян и мещан в украинофильском духе. О.Огоновский вслед за Ф.Духинским рассуждал о финском происхождении “москалей”, а также говорил:
“...намъ въ Австріи лучше жити нЂжъ нашимъ братямъ на УкраинЂ подъ управою россійскою. [...] На УкраинЂ не вольно теперь по-руски [в смысле по-украински, - Л.С.] говорити и писати.”
[“...нам в Австрии лучше жить, чем нашим братьям на Украине под управлением российским. [...] На Украине не разрешается теперь по-руски [в смысле по-украински, - Л.С.] говорить и писать.”]
С резкой критикой этих и им подобных измышлений, появляющихся в галицкой украинофильской печати, выступал М.Драгоманов. Он осуждал галицких народовцев за то, что те увлекаются “духинщиной” и публикуют в своих изданиях всякие выдумки и небылицы про Россию. И писал это Драгоманов не потому, что сочувствовал царскому правительству, а потому что понимал - публикуя столь явную ложь и глупости, народовцы дискредитируют сами себя, подставляются под удар своим идейным противникам, облегчают им борьбу против украинофильства.
Говоря о галицкой газете “ДЂло”, М.Драгоманов отмечал, что эта газета проповедует про Москву теорию Духинского (к “ДЂлу” присоединилась и “Просвіта” брошюрой Ом.Огоновского) “та бреше про стан Украjінців у Россіjі” [“и врёт о положении украинцев в России”], а “ДЂло” напечатало, что, мол, в России за украинскую книжку, сорочку, слово посылают в Сибирь. “Очевидно шчо львівські народовці перш усього неуки (в справах історіjі, етнографіjі j т.и.) і навіть маjуть мало інформаціj в текушчих справах нашоjі Украjіни, напр., шчо власне забороньа цензура печатати.” [“Очевидно, что львовские народовцы прежде всего неучи (в делах истории, этнографии и т.п.) и даже имеют мало информации о текущих делах нашей Украины, напр., что собственно запрещает цензура печатать.”]
В действительности ни циркуляр 1863 г., ни указ 1876 г. не запрещали публикации украинских художественных произведений. К примеру, до 1863 г. “Кобзарь” Т.Шевченко издавался трижды: в 1840, 1844 и 1860 годах. В 1867 г., т.е. уже после появления Валуевского циркуляра, вышло 4-е издание “Кобзаря” под названием “Чигиринский торбанист-певец”. В том же году Кожанчиков издал сочинения Шевченко в двух томах, содержавших 184 произведения. Через два года, в 1869 г. вышло 6-е издание Т.Шевченко. 7-е издание “Кобзаря” появилось в Петербурге в 1884 г. С того времени по 1903 г. “Кобзарь” выдержал еще не менее семи изданий, причем одно из них имело тираж 60 тыс. экземпляров. Значительными тиражами публиковались и отдельные произведения Шевченко, например, “Наймичка” в 1892 г. в Харькове - 50 тыс. экземпляров.
Ограничительные меры в отношении отдельных видов публикаций на малороссийском наречии, принятые российским правительством, были вызваны и тем, что враждебные России силы старались искусственно придать такое направление развитию этого наречия, чтобы сделать его как можно менее похожим на общерусский литературный язык и употребить как орудие разъединения русского народа. Эту угрозу видели и малороссияне, и многие галичане. О.А.Мончаловский писал в 1898 г. во Львове:
“...Никто никому и нигдЂ въ Россіи по-малорусски говорить не мЂшаетъ и не запрещаетъ. [...] Но гг. Мордовцевы хотя и не говорятъ этого, имЂютъ въ виду одно препятствіе: неразрЂшеніе газетъ и журналовъ на ихъ нарЂчіи, весьма мало похожемъ, кстати, на дЂйствительный языкъ малороссійскаго сельскаго населенія. Да это препятствіе есть и должно быть, въ культурныхъ и государственныхъ задачахъ Россіи. Въ рукахъ галицкихъ поляковъ малорусскій жаргонъ Кулиша, Барвинскаго и комп. - орудіе разъединенія русскаго народа. Не будемъ же мы такъ простодушны, чтобы самимъ прилагать свои руки къ подобному разъединенію.”
Но существовавшие ограничения никогда не имели характера полного запрета, а после 1905 г. были и вовсе отменены.
Современные украинские авторы, говоря о Валуевском циркуляре 1863 г. и Эмсском указе 1876 г. стараются создать впечатление, что ограничительные меры, введенные на основании этих документов (которые львовский историк В.Мороз назвал “людожерными указами”), имели поистине катастрофические последствия для украинского языка и литературы.
Но если в Женеве, за сотни верст от российской цензуры, “горячие украинофилы” писали свои статьи на русском языке, а корифеи украинского театра за пределами сцены общались по-русски, то при чем здесь какие-то указы?
Вымыслы о якобы имевшем место в России абсолютном запрещении говорить и писать по-украински, которые появлялись в галицких изданиях середины 80-х годов XIX в. и были рассчитаны на малограмотных крестьян и мещан, в наши дни повторяются с серьзным видом людьми, претендующими на образованность и интеллигентность. Однако если в те далекие времена среди украинофилов был такой человек как М.Драгоманов, который прямо называл галицких народовцев неучами и заявлял, что их газета врет (в оригинале - “брешет”) о положении украинцев в России, то теперь среди украинских деятелей из лагеря “национально-свидомых”, даже среди “науковцев”, такого человека нет. Все они безропотно согласились с тем, что враньё стало основополагающим принципом украинского “исторического метода”. Тема пресловутых “указов” - яркий, но далеко не единственный тому пример.
Главное, что хотят здесь скрыть украинские историки-пропагандисты - так это тот факт, что общерусский литературный язык всегда был для жителей южной и юго-западной Руси, в том числе и для украинофилов, своим, а не иностранным языком. Они вынуждены прибегать к фальсификации истории потому, что понимают: признание этого факта не оставляет камня на камне от их идеологических построений и лишает оснований выдвигаемые отдельными политиканами требования об изгнании русского языка из всех сфер общественной жизни на Украине.
Глядя на так называемых “национально-свидомых”, которые повторяют явную ложь и при этом клянутся, что они патриоты Украины, следует помнить - тот кто обманывает свой народ, добра ему не желает.
Леонид СОКОЛОВ
|
